Раскаяние отца

«Послушай, сын. Я говорю эти слова в то время, когда ты спишь; твоя маленькая ладошка подложена под щечку, а белокурые завитки волос слиплись на влажном лбу. В твою комнату прокрался я один. Пару минут назад, когда я сидел в библиотеке и читал газету, на меня нахлынула тяжёлая волна раскаяния. Я пришёл к твоей кроватке с сознанием своей вины.
Вот о чём я думал, сын: я сорвал на тебе собственное плохое настроение. Я выбранил тебя, когда ты умывался, чтобы идти в школу, за то, что ты лишь провел мокрым полотенцем по лицу. Я отругал тебя за то, что ты не почистил ботинки. Я рассердился на тебя, когда ты бросил что-то из своей одежды на пол.
Когда мы завтракали, я тоже к тебе придирался. Ты расплескал чай. Ты жадно глотал еду. Ты положил локти на стол. Ты слишком густо намазал хлеб маслом. Но потом, когда ты отправился поиграть, а я торопился на поезд, ты обернулся, помахал мне рукой и крикнул: «До свидания, папа!», а я в ответ нахмурил брови и сказал «Расправь плечи!»
Потом, вечером, все началось снова. Когда я шёл по дороге домой, то заметил, как ты, стоя на коленях, играл в шарики. Твои чулки на коленях были порваны. Я унизил тебя перед друзьями, заставив идти домой впереди меня. Чулки стоят дорого - и если бы ты сам покупал их на собственные деньги, то был бы более аккуратным! Представь только, сын, это тебе говорил твой отец!
Вспомни, как ты вошёл после этого в библиотеку, где я читал, - робкий, со страхом в глазах? Когда я мельком глянул на тебя поверх газеты, ты нерешительно замер у дверей. «Что тебе нужно?» - резко спросил я.
Ты не сказал ничего, а только бросился ко мне, обнял за шею и поцеловал. Твои ручки сжали меня с любовью, которую Бог сложил в твоё сердце и которую даже моё пренебрежение не могло погасить. После этого ты ушёл, топоча ножками, вверх по лестнице.
Так вот, сын, через несколько мгновений после этого я выронил газету, и мною овладел ужасный, тошнотворный страх. Во что превратила меня привычка? Привычка критиковать, отчитывать - это была моя тебе награда, за то, что ты маленький мальчик. Ведь нельзя сказать, что я не любил тебя, всё дело в том, что я ждал слишком многого от детства и мерил тебя меркой своих собственных лет.
А в тебе так много светлого, прекрасного, искреннего. Твоё маленькое сердце так же велико, как рассвет над далёкими холмами. Это проявилось в твоём стихийном порыве, когда ты бросился ко мне, чтобы поцеловать перед сном. Ничто другое не имеет сегодня значения, сын. Я пришёл к твоей кроватке в темноте и, пристыженный, преклонил перед тобой колени!
Это слабое оправдание. Наверное, ты не понял бы этих вещей, если бы я сказал всё это, когда ты проснёшься! Но с завтрашнего утра я буду настоящим отцом! Я буду дружить с тобой, грустить, когда ты грустишь, и смеяться, когда ты смеёшься. Я прикушу свой язык, когда с него будет готово сорваться резкое слово. Я постоянно буду твердить, как молитву: «Он ведь только мальчик, маленький мальчик!»
Наверное, я в мыслях видел в тебе взрослого мужчину. Но сейчас, когда я вижу тебя, сын, устало свернувшегося в своей кроватке, я понимаю, что ты ещё малыш. Ещё вчера ты сидел на руках у матери, и твоя головка лежала на её плече. Я требовал слишком многого, слишком многого».